и взятия Москвы и Ленинграда многие представители творческой и научной интеллигенции, выехавшие в эвакуацию в Среднюю Азию, рассчитывали перейти границу с Афганистаном и Ираном, найдя, таким образом, спасение (кстати, об этих бродивших в головах эвакуированной богемы мыслях автору поведал и Константин Ваншенкин).
Короче говоря, когда основная масса богемы (что вполне понятно) направила стопы на восток, группа известных московских артистов отправляется почему-то на запад, под Истру — излюбленное еще до войны место отдыха творческой интеллигенции. Едут они «отдыхать», причем холодной осенью, в ноябре. Здесь, на своих дачах они и дожидались прихода немцев. Это и премьер Малого театра заслуженный артист РСФСР Всеволод Блюменталь-Тамарин, и бывший директор Вахтанговского театра Освальд Глазунов, и тот же Иван Жадан и др. К ним хотел примкнуть и популярный солист Всесоюзного радио Борис Дейнека, один из первых исполнителей песни «Широка страна моя родная» в сопровождении Ансамбля песни и пляски Московского военного округа. Но Дейнеку задержал военный патруль, причем (как утверждал его сосед Аркадий Ваксберг) вместе с белым роялем, который он с другими личными вещами тоже зачем-то вез в поселок Манихино Истринского района, в дачный кооператив «Вокалист Большого театра». Впоследствии певец был арестован и осужден на десять лет лагерей.
Долго ждать немцев не пришлось. В конце ноября фашисты заняли Истру (катастрофические для местных памятников архитектуры последствия их двухнедельной оккупации ощущаются до сих пор). Тем не менее советские артисты порадовали «освободителей» импровизированным концертом по случаю дня рождения одного из немецких офицеров. Конечно, трудно поверить в тот факт, что они оказались в этом месте и в это время случайно или вынужденно. Все всё прекрасно понимали. И не зря они и ушли вместе с фашистами. В дальнейшем их судьба сложилась соответственно. Блюменталь-Тамарин за активное сотрудничество с гитлеровцами был убит советским агентом Игорем Миклашевским в 1945 году. Освальда Глазунова арестовали в Риге органы Смерша в 1944 году, он умер в лагере в 1947-м. Лишь Жадан избежал ответственности и, перебравшись в США, продолжал сольную карьеру. На странный вопрос о том, почему он не вернулся в СССР, певец как-то ответил: «Я не пострадал, мне было очень хорошо, я был материально всем обеспечен, но русский народ пострадал. А разве я не принадлежу к народу? Глаза-то у меня были, я видел всё, что творилось». В начале 1990-х годов почти девяностолетний Жадан приезжал в Россию.
Описанные случаи с известными деятелями советского искусства — не из ряда вон выходящие. Аналогичная ситуация сложилась, например, в жизни знаменитого оперного певца, народного артиста РСФСР, кавалера ордена Ленина Николая Печковского, выступавшего на оккупированных территориях. Вот что писала о нем коллаборационистская газета «Речь» в сентябре 1942 года: «Артист Мариинского оперного театра Николай Константинович Печковский на днях дал в Пскове три концерта. Псковичи с нетерпением ждали знаменитого русского артиста и чрезвычайно были рады дорогому гостю, порадовавшему население своими прекрасными песнями. Печковский не пожелал следовать с красной ордой, вожди которой несомненно желали иметь при себе такого крупного деятеля искусства. “Я рад служить своему народу и его освободителям — германским воинам”, — говорит Николай Константинович». Печковского арестовали в 1944 году и осудили на десять лет лагерей.
На занятой фашистами Украине с успехом выступал для оккупантов и местного населения не нуждающийся в представлении советский бас Борис Гмыря, не эвакуировавшийся вместе с Киевским театром оперы и балета. Вот что пишет о нем сын Никиты Хрущева Сергей: «В конце войны отец спас Гмырю от тюрьмы… После освобождения Украины Гмыря оказался в руках армейской контрразведки. Его решили судить как изменника. Отец попытался урезонить дознавателей: это не Гмыря перешел к немцам, а наша Красная армия, отступая, оставила его вместе с миллионами других под немцами. Да, он пел в оккупированном Киеве, но не воевал против нас. Аргументы отца не помогли, и он пожаловался Сталину. Тот приказал оставить певца в покое. Гмыря вернулся в Киевскую оперу, получил звание народного артиста». Гмыря в 1951 году стал не только народным артистом СССР, но и получил через год Сталинскую премию.
Не только названные артисты, но и другие их советские коллеги, оказавшиеся по разным (скажем так) причинам под немцами, выезжали на гастроли в Вену, Прагу, Берлин. Сотрудничество с оккупантами — вопрос не только уголовной, но и моральной ответственности каждого из них.
После войны ужесточение внутренней политики и репрессий в СССР, борьба с космополитизмом создали еще большие трудности для желающих проникнуть за «железный занавес».
Возобновился забег творческой интеллигенции на длинные дистанции с «оттепелью», что вполне объяснимо: в теплое время бежать сподручнее, нежели в холода. Едва приоткрыли форточку, а они уже тут, приготовились, только успевай ловить. Самым известным невозвращенцем — представителем советской богемы 1960-х годов — стал Рудольф Нуреев, солист Ленинградского ордена Ленина академического театра оперы и балета им. С. М. Кирова. На Западе этот театр любили вместе с Большим, но полностью выговорить название не могли и потому причудливо сократили его до краткого «Киров-балет» (знал бы сластолюбец Мироныч, что в честь его назовут театр с балеринами, — хлопал бы в ладоши). Эти два слова стали известным и раскрученным брендом, на который очень хорошо клевали европейские и американские балетоманы, более того, даже сегодня в некоторых странах на афишах после слова «Мариинка» в скобках пишут: «Киров-балет». В мае 1961 года «Киров-балет» выехал на гастроли во Францию и Великобританию, включили в число гастролеров и Нуреева, хотя органы долго сомневались в его благонадежности — в Ленинграде артист не скрывал контактов с иностранцами, в том числе танцовщиками, приезжавшими в СССР на гастроли. Нуреев был взят на заметку.
К глубокому сожалению для сотрудников госбезопасности, их подозрения в отношении Нуреева оправдались. Находясь в Париже, он нарушил не только все пункты правил поведения в капстранах, но и уже сложившийся ритуал пребывания советских граждан за границей. Вместо того чтобы как все нормальные люди выходить из гостиницы по пять человек, рыская в поисках дешевых магазинов для бедных, Нуреев просто… гулял по Парижу. «Это действительно было новым ощущением, что-то волнующее было в воздухе, — признавался он позднее. — На улице царила атмосфера вечного бала. Я физически ощущал притягательную силу этого города и одновременно особенную ностальгию. Париж выглядел веселым, и люди на его улицах такими интересными и такими отличными от нашей однообразной русской толпы, и в то же время в этом был какой-то налет декадентства».
А прикрепленного представителя КГБ Нуреев поразил безумным поступком — на все суточные купил детскую железную дорогу и играл в нее в своем гостиничном номере, который он занимал на двоих с артистом балета Юрием Соловьевым. Реакция не замедлила последовать: «3 июня сего года из Парижа поступили данные о том, что Нуреев Рудольф Хаметович нарушает правила поведения советских
